Талант материнской души

         Нынешний 2019 год отмечен круглыми и полукруглыми датами. 90 лет В.М. Шукшину и 110 – его матери, Марии Сергеевне. 45-летие его ухода из жизни и 40-летие её Успения. Названные даты – повод вспомнить этих замечательных людей. У башкирского поэта Мустая Карима есть мысль о том, что человек не должен исчислять свою жизнь со дня своего рождения, исчисление это нужно вести со дня рождения его матери. Шукшин так и мыслил: он – продолжение своей мамы, единое целое с ней, родившейся в 1909 году 14 октября – в день Покрова Божьей Матери. Изолированно, самостоятельно друг от друга они, кажется, не существовали. Между ними постоянно была мистически – божественная связь. «Самая жгучая, самая смертная связь» (Н.Рубцов).

         В моих воспоминаниях М.С. Куксина занимает одно из почётных мест. Десять лет назад, к 100-летнему её юбилею, я – наконец-то, – открыла тетрадки, исписанные рукой моей мамы после встреч с Марией Сергеевной и выполнила свой давний долг: написала о ней мемуары. Память потребовала исповеди. «Слово о матери» было напечатано в журнале «Барнаул». Это была первая серьёзная попытка моего постижения личности матери Шукшина, которую знала в течение шести последних её лет. Я и сейчас не могу с уверенностью сказать, что «вызнала» её характер, «характер ой какой». Но кое-что могу о ней поведать.

         Марии Сергеевне в моей памяти отведён особый, почти идеальный пьедестал. С ней я познакомилась в конце 1972-ого. Тогда я первый раз со своей мамой, Людмилой Сергеевной Форнель (1918-2002),

лечащим её врачом (где-то с середины 60-х годов и до начала 70-х), пришли к ней в квартиру на улице Красноармейской, 176. (В 1975-ом она переедет в соседний дом, на котором теперь висит мемориальная доска, подтверждающая факт её проживания). Это район вокзала. Мы жили в десяти минутах ходьбы от её дома. Мне, двадцатилетней, конечно же, хотелось увидеть маму знаменитости. Я заканчивала учёбу на филфаке в нашем пединституте, который теперь – университет, и с 2002 года носит гордое имя Шукшина. Василий Макарович был жив, находился на взлёте своих творческих возможностей. Мария Сергеевна казалась мне старушкой, хотя на момент нашего знакомства ей было всего 63 года. Пожилая, но ещё крепкая женщина: почти без морщин, без признаков дряхлости. Сейчас думаю: что старости ей добавлял тёмный платок, окаймлявший лицо. И ещё в памяти её глаза полные боли и печали. Они, как колодцы, отражали глубину многознания. Мне кажется, что горше её глаз я никогда и ни у кого не видела.

         Гостеприимство в те времена было нормой жизни. Общий язык мы нашли быстро: я – литератор, а Марию Сергеевну всегда интересовало мнение других людей обо всём, что касалось Василия Макаровича. Сама она внимательно следила за творчеством сына: прослушивала по радио артистов, читавших произведения Шукшина, передачи, в которых рассказывалось о нём, смотрела и критически оценивала все его фильмы, игру в кино. Газеты, журналы, книги со статьями о нём и его творчестве заполнили большую площадь в её «двушке». Но никогда перед нами не подчёркивала его «звёздность». Для неё он был просто сын, за которого она очень переживала.

         Мало-помалу наши отношения становились всё более домашними, простыми, дружескими. Я к ней приходила с внутренним трепетом, но как к близкому, почти родному человеку. Хотелось бывать у неё чаще, но совесть не позволяла: знала, что она болеет и что к ней постоянно ходят люди. Да и окончание вуза, устройство личной жизни отнимали тогда всё моё время. Мария Сергеевна очень уважала мою маму за образование, знания и лечение. В 1967 году Василий Макарович прислал лечащему врачу и начмеду 1-ой горбольницы, где его мама не раз лежала, поздравительную открытку к международному женскому дню и благодарственное письмо. Понятно, что он это сделал после письма своей родительницы, которая была довольна результатами лечения и самим врачом. Эти документы, написанные рукой Шукшина, как самые дорогие семейные реликвии до сих пор хранятся у нас. В них трепетная нежная любовь к своей матушке и глубокая благодарность доктору.

         Не могу не привести текст этого письма, хотя и ранее оно уже было опубликовано.

         Уважаемая Людмила Сергеевна!
Позвольте мне от моего семейства, всех родных Марии Сергеевны Куксиной – матери нашей и бабушки – сказать Вам сердечное спасибо. Судя по тону писем матери, ей значительно лучше. И во многом – от Вашей доброты и внимания. Спасибо! По себе знаю (много лежал в госпиталях и больницах), сколь много значит самая горячая признательность врачу – после всех пичканий лекарствами и надоевших стен палаты – из уст больного это, должно быть, самая дорогая человеческая благодарность. Позвольте присоединиться в данном случае к словам нашей матери: дай Вам самой Бог здоровья!
         С глубоким уважением Вас. Шукшин.

         И спустя полвека понимаю, что повторить Шукшина в его бескрайней любви к матери, бесконечном уважении к труду и людям труда (докторам, в частности, да ещё и врачу, женщине – фронтовику), невозможно.

         Взаимная любовь и забота матери и сына друг о друге восхищали мою маму. За это она полюбила выдающегося нашего земляка и глубоко уважала его матушку. До конца жизни Марии Сергеевны она поддерживала с ней дружеские отношения. Проводила и в последний путь.

         В моём архиве есть письма и матери Шукшина. Письмо Марии Сергеевны к сыну, снохе, внучкам Маше и Оле с просьбой встретить мою маму "как следует", на уровне. Мама ехала на встречу со своими однополчанами, в Москве была проездом.

         А также фотография Василия Макаровича с её надписью: «Мама Шукшина В.М. в память о сыне».

         В книге Н.Толчёновой «Василий Шукшин – его земля и люди», она оставила дарственную надпись: «На память Оле о Шукшине Василии Макаровиче от его матери Марии С. Бийск 1978 г.»

         Она и её дети, наверное, были внимательны к любому рядовому человеку.

         В 1976 году мама получила от Марии Сергеевны письмо-приглашение на первые Шукшинские чтения. Привожу его текст, который нигде ещё не был опубликован:

         «Добрый день Людмила Сергеевна. Получила ваше письмо, спасибо, дорогая Людмила Сергеевна. Я вас прошу, чтобы вы сами побыли там. Здесь днём будет, начало 12 часов. Туда поедут в восемь вечера. Нет, вы ко мне сразу, и я вас с собой. Найду машину, тем более врач. Куда хочу, туда и посажу, а врач всегда должна быть со мной, потому что я больная. Меня опять уж дома лечат, ходит фельдшер. Я не надеюсь на себя. Горе моё: я могу вас не увидеть. Ну вы меня скорее увидите. Можете ко мне придти. За мной ведь заедут, вот и вместе поедем, а там ночуем. У меня там есть где ночевать, всё устрою, если совсем не заболею. Ну вот, дорогая Людмила Сергеевна, всё, постарайтесь быть в Сростках. С уважением, любовью Мария С. Ко мне приходите».

         В её письме благодарность отзывчивого сердца врачу на пенсии, уважительные знаки внимания и проявление характера, «породы»: «Куда хочу, туда и посажу». Мы постеснялись воспользоваться предложением Марии Сергеевны и на мероприятия добирались самостоятельно.

         При кажущейся мягкости характера, она могла и постоять за себя, кого-то «поставить на место». Ярким таким примером служит её рассказ про возчика:

         -Однажды сидит Вася в своей комнате, на машинке печатает. Когда он работал, то мухи летать боялись, страсть как не любил, когда его что-нибудь отвлекало. А тут дверь открывается и раздаётся бесцеремонный топот по кухне. Услышав, что кто-то к нам пришёл, Вася печатать перестал. А это возчик зашёл, навоз привёз, а я должна отдать ему денег на бутылку водки. Зашёл, значит, и говорит: «Сын у тебя коммунист, знатный человек, дочь – учительница, а у тебя все углы в иконах». А я ему: «Ты зачем пришёл? За деньгами? На. Получай и ступай себе с Богом… своих учить». Возчик ушёл. Выходит из комнаты Вася, смеётся.

         -Ну, ты, мама, молодец: р-раз и отшила, а я-то подумал, что сейчас с ним объясняться целый час будешь.

         Обнял меня и поцеловал. Сынок мне ни про иконы, ни про Бога никогда ничего не говорил. Уважал меня и нашу веру.

         После смерти Шукшина наши визиты к ней стали чаще. Нередко Мария Сергеевна сама по телефону приглашала нас. В её квартире было всё знакомо, но главное – всё наполнено сыном, памятью о нём: повсюду стояли фотографии Василия Макаровича. Очень много писем, ей адресованных, лежало на столике трюмо в прихожей. По просьбе Марии Сергеевны несколько писем я прочитала вслух. Письма добрые с пронзительным чувством сопереживания горю матери, потерявшей сыночка.

         Мария Сергеевна рассказывала о жизни Василия. «Кто, кроме меня, может о нём рассказать? Про невесёлые детские годы, про юность… Это я рядом была, вместе с ним. Да я и потом всё про него знала, как служил, с кем дружил в армии, с кем работал, кто ему помогал, а кто вредил – палки в колёса вставлял».

         Он был главным действующим лицом в её непростой судьбе и при жизни, и после смерти. Первым в списке тех, о ком она была в постоянной думе. Самое дорогое – письма от Василия – хранила в шкафу подальше от посторонних глаз. Теперь они опубликованы и каждый может их прочитать. Писатель и друг Шукшина В.И. Белов в своих воспоминаниях о Шукшине «Тяжесть креста» пишет, что он «со своей матушкой, Анфисой Ивановной, был намного сдержанней, жёстче и суше как в письмах, так и в прямом общении», что он стремился «к какой-то мужской сдержанности», а Василий Макарович относился к своей матери с «почти женской сентиментальностью».

         Корю себя за то, что некоторые её рассказы о сыне, о близких людях остались незаписанными. За прошедшие десятилетия кое-что забылось, померкли подробности недолгих встреч, бесед с нею. Сетую, что не делала записи после встреч как моя мама. Дружеское общение исключает замашки интервьюера: о тетради или блокноте нельзя было и думать. Тем более после таких её слов: «Пришёл тут один журналист, стал расспрашивать меня, ручку навострил, а я ему говорю: не надо ничего писать. Серёжа, внук мой, материал для книги собирает. Он всё напишет». Я это признание приняла как руководство к своему поведению – положилась на память. Исповедальность речи Марии Сергеевны была поразительной, её хотелось слушать и слушать. А ей хотелось рассказывать. В её повествованиях нет-нет да проскальзывали обида и боль, но не было ропота. Мотивы прощения, милосердия и незлобивости за трудно прожитую жизнь отличали все её рассказы. Мы с мамой страстно пытались разделить, облегчить страдания этой женщины, а в глубине души понимали, что никто не в силах этого сделать. Я, говорливая по природе своей, при ней умолкала, училась от неё слушать и слышать. Мне тогда казалось, что эти душевные излияния не забудутся никогда. Мама же моя, уже дома, не надеясь на память, «по свежим следам» записывала монологи Марии Сергеевны, силуэты её разговоров-воспоминаний.

         В основном благодаря этим записям и появилось в 2009 году в журнале «Барнаул» «Слово о матери». О том, что мама вела дневники, я узнала только после смерти Марии Сергеевны. Вручая мне три школьных тетрадки с надписями «Воспоминания о М.С. Шукшиной (Куксиной)», мама сказала: «Может, Оля, когда тебе и пригодится». Пригодилось. Эти записи я попыталась сделать читабельными. Некоторые моменты опустила: они или глубоко личные, запретные, или многократно растиражированные.

         Осенью 1978 года я уехала учиться в московскую аспирантуру. Ко дню рождения Марии Сергеевны послала ей из столицы поздравительную телеграмму. Получив её, Мария Сергеевна тут же позвонила моей маме: «Не забыла меня Оля. Поздравила». А мама рассказала ей содержание моего письма, где я подробно описала, как ходила на Новодевичье кладбище к могиле Василия Макаровича 2 октября, в день его смерти. Я знала, что Марии Сергеевне важна была каждая деталь, связанная с этим скорбным местом, поэтому отчёт был большой. В ответ – слёзы и благодарность, а также просьба к маме: придти к ней с этим письмом и прочитать его ей.

         После общих занятий в тогдашнем МГПИ им. В.И.Ленина, где-то в начале января, мне предложили тему кандидатской диссертации по проблеме народного характера в творчестве Шукшина. Но Мария Сергеевна уже об этом не узнала. 17 января 1979-го она умерла. Похоронили её на погосте родного села Сростки.

         В тот день в Ленинской библиотеке я была на встрече с замечательным русским писателем Фёдором Александровичем Абрамовым. Говоря о значении Шукшина в нашей культуре, о личных взаимоотношениях с ним, Абрамов сказал, что ему сегодня сообщили о смерти его матери. На следующий день (мобильной связи тогда не было) я позвонила своей маме в Бийск. Она мне поведала некоторые подробности, связанные с уходом и похоронами Марии Сергеевны. Я слушала, а перед моими глазами стояла мать Шукшина такой, какой видела её перед отъездом в Москву, как оказалось, в последнюю нашу встречу. Тогда она проводила меня со слезами и словами: «Люблю, когда учатся. Молодец, Оля. Мне вот не пришлось – букварём, неучем осталась». Как это бывает у одарённых людей с большим чистым сердцем, она умела радоваться успехам других.

         От облика Марии Сергеевны веяло благородством и моральной чистотой. Сталкиваясь с элементарным воровством, с эгоизмом, равнодушием, потребительским отношением к жизни, она оставалась цельной, совестливой, справедливой. Как-то просматривая альбом с фотографиями, увидели, что некоторых нет. На исчезнувшие снимки Мария Сергеевна отреагировала спокойно: «Пускай. Кому-то очень нужны эти фотографии. У нас ещё есть. И новые присылают». Способность сохранить цельность своего характера всегда осознавалась народом как душевный талант. Она – воплощение того максимализма русской души, той цельности натуры, которая была идеалом Шукшина – писателя. Это та нравственная высота, которую все мы ценим в земляках и современниках. Маму Василия Макаровича отличала естественность, правдивость, открытость, какая-то надёжность. Чувствовалось, что она – настоящая.

         Мария Сергеевна – стихийно-талантливый человек. Управлялась по хозяйству. Была мастерицей и рукодельницей. Умела вязать, ткала половики, шила-перешивала одежду себе, детям и людям, на швейной машинке подзоры пробивала. Техника эта называлась ришелье. Теперь многие и не знают, что такое подзоры. А так называлась всякая подвесная кайма, которой украшали быт и одежду. В музее – доме матери в Сростках – стоит железная кровать с выбитым на швейной машинке её руками подзором. И наволочки на подушках с ришелье. На кровати лежит и другая замечательная работа Марии Сергеевны: вышитый гладью портрет сына, который она, к сожалению, не успела завершить. Умела и крестиком вышивать, тоже неплохо получалось, но гладью любила больше. Оттенки ниток мулине подбирала точно.

         Обладала артистическими данными. Пела, плясала, замечательно смешно копировала походку, мимику, жесты односельчан. Была выдумщицей, а байки рассказывала так, что у слушателей от смеха животы надрывались. Шутки для неё – защита от излишнего драматизма жизни. Об этом вспоминали женщины, когда-то работавшие с ней в одной бригаде и жившие по соседству. Когда сын стал писателем, она тоже захотела попробовать свои силы на этом поприще: сочинила трогательный рассказ о том, как женщина в военные годы возила детей в детский дом. Несомненно, у неё была поэтическая натура, впечатлительная и чуткая.

         В книге В.И Белова «Лад» есть свидетельство о том, что Мария Сергеевна владела причетом, плачем, причитанием – одним из древнейших видов народной поэзии. Она оплакала безвременную смерть сына на похоронах в Москве. «Её причет отличался образностью и особой эмоциональной силой», – пишет Белов. Тяжело было ей произносить свой реквием, но ещё тяжелее держать боль в себе. Выплакивание невыносимого горя – смерти сына – было тогда её почти физиологической потребностью. Хотя и говорят, что выплакавшись, человеку становится легче, но в оставшееся ей земное время, Мария Сергеевна продолжала горевать и плакать. Утешением для неё были письма со всей страны и из-за границы со словами признательности и любви к её сыну. Оживала она при посещении её квартиры поклонниками творчества Шукшина. Общаясь с людьми, забывалась и рассказывала о Василии как о живом. А оставаясь одна, впадала в тоску: ходила до полуночи по комнатам, целовала фотографии сына и разговаривала с ними.

         Потомственная крестьянка, коренным образом душой связанная с народным сознанием, свою жизнь и себя видела только в составе народа – разного и по-разному живущего. Мария Сергеевна одарила детей, которых поднимала одна, первым чувством слова, родного живого русского языка. Точно, ярко, образно выражала свои мысли. Речь её простая, открытая, душевная. Говорила она на общенародном «натуральном» языке. Казалось, что помнила всё, начиная с малолетства. Память Марии Сергеевны – своеобразная летопись её жизни и родного села Сростки. При повествовании о каких-то важных событиях в селе, она называла церковные праздники – точно датируя время, когда это происходило. Её рассказы гипнотизировали, переносили слушателей в Сростки, воскрешали из тьмы исчезнувшего времени людей, черты их характеров и какие-то личностные тайны. Сила творческого увлечения была характерной чертой Марии Сергеевны. Дар рассказчика – ключевой её дар.

         Василий Макарович цену материнского духовного молока оценил по достоинству, поэтому и признавался: «Я у неё учился писать рассказы». Он много сделал для апофеоза своей матери. Создал целый «прозаический иконостас», близкий каждому русскому сердцу идеальный образ матери. Вспомним Куделиху – по-русски живой национальный образ – мать Егора Прокудина из киноповести «Калина красная», чистую, светлую Степаниду Попову – мать семерых детей из «Любавиных». В этом первом шукшинском романе есть героиня, дочь Степаниды – Мария Сергеевна Попова. Имя, отчество, девичья фамилия мамы автора произведения. В этом образе сосредоточено всё лучшее в нравственном облике русской женщины, его отличает особая внутренняя чистота и красота. Романист открыто любуется ею, а три персонажа, три мужчины – Егор Любавин, Кузьма Родионов и Федя Байкалов – каждый по-своему – любят её.

         Можно вспомнить и «двужильную» женщину из рассказа «Материнское сердце», отчаянно защищавшую своего обманутого и ограбленного сына Витьку. Образ матери чрезвычайно важен в творчестве Шукшина и многое даёт для понимания этики и эстетики художника. В рассказе «Боря» читаем: «Жалость – это выше нас, мудрее наших библиотек… Мать – самое уважаемое, что ни на есть в жизни, самое родное – вся состоит из жалости». Как известно, основоположник советской литературы М. Горький утверждал, что жалость унижает человека. Но выдающемуся сыну Алтая такое понимание жалости пролетарским писателем было чуждо. Ему оказались близкими противоположные по смыслу слова Ф.М.Достоевского: «Жалость, не изгоняйте жалость из нашего общества, потому что без неё, без жалости, оно развалится». В рабочих записях, развивая мысль Достоевского, Шукшин напишет: «Жалеть… Нужно жалеть или не нужно жалеть – так ставят вопрос фальшивые люди. Ты ещё найди силы жалеть. Слабый, но притворный выдумает, что надо – уважать… Жалеть и значит уважать, но ещё больше». Это была жизненная установка Василия Макаровича. Он жалел и глубоко уважал матушку и сестру, постоянно о них беспокоился и помогал. Однажды признался сестре: «Если мама умрёт вперёд меня, я этого не переживу, лучше я вперёд умру». Поэтому, жалея брата, Наталья Макаровна не сразу сообщала ему, что мама в очередной раз болеет и лежит в больнице. Впечатлительный и любящий сын засыпал сестру телеграммами, вызывал без конца на переговоры, чтобы узнать о здоровье мамы.

         Василию Макаровичу был чрезвычайно интересен мир души своей родительницы, умение активно воспринимать жизнь, зорко видеть, остро мыслить, печалиться и радоваться. По словам сына, она всё понимала «не менее министра». Была хорошим советчиком, щедро делилась своим практическим опытом. Имея два класса образования и будучи почти неграмотным человеком, она хорошо владела другой грамотой: грамотой сердца и души. Это для человека важнее, чем диплом о высшем образовании. С годами это понимаешь всё более отчётливо.

         Сны – особая страница в биографии Куксиной. Её привлекало всё необычное, мистическое, таинственное, не подвластное разуму. Некоторые из её снов, которые она по-своему трактовала, приведены в упоминавшемся уже «Слове о матери». Приведу эпизод, который не вошёл в ту публикацию, но остался в моей памяти. Однажды, придя к ней, мы с мамой увидели на её столе красного цвета сборник рассказов «Брат мой» 1975 года издания. В нём впервые были напечатаны «Сны матери». Заметив, что мы обратили на книгу внимание, Мария Сергеевна объяснила её появление.

         -Лида из Москвы прислала. Я книгу-то с оглавления открыла, смотрю: «Сны матери». Что это такое? Заинтересовалась, нашла страницу, стала читать. Тошно мнеченьки! Это ж слово в слово как я Васе рассказывала свои сны. Он же ничего не записывал, у него ни ручки, ни бумаги в руках не было. Значит, хорошо запомнил, а потом записал. А Лида-то зачем дала печатать? На всю страну меня опозорили! Ну, кому интересно читать о том, какие мне, старухе, сны снятся?

         Мы, как могли, успокоили Марию Сергеевну, утвердили её в мысли, что «Сны матери» – произведение замечательное. Рассказ этот, написанный в форме сказочной новеллы и наполненный народно-поэтической и религиозной символикой, очень важен для понимания внутреннего мира матери Шукшина. Сны её действительно потрясающие. Она признавалась, что видит их много, что каждый сон надо умному человеку разобрать, а вот она, мол, не умеет. И тут же, рассказав какой-нибудь из них, начинала его растолковывать.

         Детям своим Мария Сергеевна как старший и мудрый человек помогала проникать в человеческие души и понимать их. В то наше посещение она призналась, что сюжет рассказа «Волки», который психологически точно выстроен и с интересом читается, Василий Макарович тоже узнал от неё.

         Она хорошо знала быт алтайской деревни, глубоко понимала судьбу русского народа. Сын многое почерпнул из её воспоминаний о деревне двадцатых годов для своего романа «Любавины», где правдиво представлены порушенный революцией крестьянский мир и начало строительства нового уклада жизни. Мария Сергеевна для сына была главным консультантом в вопросах познания старины, обычаев, празднеств, а также хранительницей старинных песен, пословиц, поговорок, весёлых побасёнок и просто своих наблюдений.

         Образ матери, без которой невозможно земное бытие, традиционно один из самых святых и целомудренных в русской литературе. Вспомним Н.Некрасова, А.Блока, Н.Клюева, рано потерявшего мать Н.Рубцова… Русское религиозное и эстетическое сознание всегда отводило матери особое место: «жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда», «матушка, матушка, что во поле пыльно»… И наконец «мать – сыра земля». Народ всегда понимал эту истину, кровью чувствовал её и Шукшин, поэтому и создал в своих произведениях идеальный, почти иконописный, близкий каждому русскому сердцу образ матери.

         В статье «Слово о малой родине», написанной в 1974 году, незадолго до смерти, Шукшин писал: «Когда буду помирать, если буду в сознании, в последний момент успею подумать о матери, о детях и о родине, которая живёт во мне. Дороже у меня ничего нет». Так Василий Макарович определил свою ценностную иерархию: мать, дочери, родина. Это для него святое, самое сокровенное. В указанной линейке ценностей, как видим, отсутствует творчество (литература, кинематограф), без которого Шукшин тоже не мог жить. Видимо, оно было бы названо четвёртым по счёту, но он ограничился триптихом, самым важным для него. В нём мать на первом месте, она – центральная фигура в его жизни.

         Другу и единомышленнику в искусстве Георгию Буркову, у которого маму звали тоже Марией Сергеевной, Шукшин признавался, что он «маменькин сынок». На неожиданный «странный и зловещий» вопрос, заданный ему Василием Макаровичем: «Если что случится, тебе есть куда бежать?», Георгий Иванович неуверенно ответил: «Ну, в Пермь…». Шукшин решительно подхватил: «Да! К матери!». И далее Бурков заключает (цитирую его слова по книге «Хроника сердца»): « Между матерью и сыном через тысячи километров была натянута струна, по которой шло напряжение высочайшей духовной силы. Мария Сергеевна осталась в Сростках, и даже не порываясь переехать в Москву, по-моему, сознательно, специально. Она надеялась, нет, она знала, сын вернётся на родину. Навсегда. Я даже подозреваю, что это была их общая тайная программа. Мать держала территорию до прихода сына».

         Однажды Василий Макарович написал Марии Сергеевне: «Сплю и вижу, как мы с тобой вместе живём». Для него родной дом – надёжное пристанище в холодном и жестоком мире, а мать – единственная бесконечно преданная душа. Фото Шукшин и мать строят баню. Культ матери и дома в творчестве Василия Макаровича воспринимается как необходимая составляющая для огромного народного признания и уважения к Шукшину – художнику.

Мне, конечно, повезло.

         Всё меньше и меньше людей, кто общался, кто помнит эту незаурядную женщину. Всё дальше и дальше уходят они от нас: Куксина М.С. и её дети, а облик и характеры их для меня становятся ближе и понятнее, глубже и роднее. У Марии Сергеевны не было никаких чинов и званий, кроме звания Матери. Но всей своей жизнью, всеми своими делами она, несомненно, заслужила о себе светлую память. Общение с ней стало важным этапом в моей жизни, принесло много душевной и интеллектуальной радости.

         Кажется, все сходятся во мнении, что Мария Сергеевна – личность незаурядная. А что такое незаурядная личность? На мой взгляд, если коротко, незаурядную личность отличает потребность и одновременно способность иметь собственную концепцию жизни, позволяющую сохранять себя в самых различных жизненных обстоятельствах. Жить в согласии с миром и Богом в душе. Мария Сергеевна жила именно так.

         14 октября 2014 года, когда Марии Сергеевне Куксиной исполнилось бы 105 лет, Шукшинисты города Бийска увековечили её память мемориальной доской на доме, где она жила последние годы (1975-1979,ул. Красноармейская, 174).

         Установлена она на основании решения Думы города от 17.04. 2014г. за № 379 «Об установке мемориальных досок выдающимся людям в 2014 году». Финансирование осуществлялось из ГЦП «Развитие культуры города Бийска» на 2014-2016 годы. Автор и изготовитель член Союза художников Еровиков Павел Михайлович. На торжественном мероприятии, посвящённом этому событию, выступили глава города Л.А.Громогласова и председатель клуба Шукшинистов О.С. Овчиннникова. Звучала музыка, была спущена ткань с мемориальной доски и возложены цветы. Среди присутствующих была и первая жена Шукшина Мария Ивановна Шумская.

         Помню, как на малых шукшинских чтениях в 2000 г. в Бийске, в кинотеатре «Алтай» (тогда я была ведущей этого мероприятия), барнаульский писатель Александр Михайлович Родионов (1945–2013) сказал: «Шукша – мордовское слово и означает оно небесное божество, фиксирующее всё, что происходит на земле». По первому мужу у Марии Сергеевны фамилия Шукшина и Василий Макарович, получая паспорт, взял фамилию отца. Мать и сын оправдали её значение, фиксируя, устно и письменно, происходящее на земле.

         Родилась Мария Сергеевна в День Покрова Божией Матери, хоронили её в Крещение Господне – двунадесятые праздники, а это говорит – так считается в народе – об её избранности.

Ольга Овчинникова – почётный работник

высшего профессионального образования Российской федерации,

кандидат филологических наук